На смерть пропагандиста.

Начну с того, что я о нем узнала относительно недавно и мне он показался (с точки зрения даже пропаганды) настолько неубедительным и outrageous and out of the bounds, что мне было на него примерно насрать по жизни.

Так что же в смерти? Откуда эта полиция скорби?

Ведь эти люди делали и делают свою жизнь — открытой и популярной. Это просто автоматически означает, что так или иначе войдешь в историю.

И вот вопрос: как войдешь?

Поэтому, и именно поэтому оценка их деятельности после их смерти не только оправдана, но обязательна!

История никого из этих простигосподи “деятелей” не простит.

Пугачева вообще-то долго молчала, но даже до нее дошло, что история для публичных людей может быть важнее замка в Грязи (или где там). Как по-моему, сильно затянула, но лучше поздно, чем никогда.

А эти?

Юлиус Штрейхер им напоминанием.

И да, мне даже по-своему жаль, что этот упырь умер и не дожил до своего Нюренберга.

Про пресловутую “стекловату” здесь умолчу, это все-таки не на его совести.

И вот что важно, кмк. Так же, как угроза наказания удерживает многих людей от нарушения закона, точно так же со временем многих упырей будет удерживать угроза вхождения в историю именно как упырей.

Поэтому нет, никакого ничем не мотивированного снисхождения к мертвым: оценка по гамбургскому счету.

Это что же, скорбеть по Чикатило или Эпштейну? Надо, чтобы до них дошло: вы, блин, в той же категории, если не хуже.

Все, я все сказала.